Вводная часть моего доклада будет касаться прежде всего понятия культуры, в особенности тех его определений, которые прямо значимы для анализа права. Так, в современной антропологии культура чаще всего трактуется либо как социальное наследие (Б. Малиновский); либо как совокупность научаемых форм поведения (Рут Бенефит, Стюард, Дэвис, Клакхон); либо как совокупность преобладающих идей (Уисслер, Форд, Тейлор). Существуют и другие подходы к конструированию универсального доктринального понятия культуры, однако нас будет интересовать не столько культура как глобальный феномен, сколько культура применительно к праву. Для целей данного доклада весь массив специфических культур мы разобьем на два исторически обусловленных типа: правовой и неправовой тип культуры, другими словами - персоноцентризм и системоцентризм. Будет дано краткое определение этих категорий по В.А. Четвернину, рассмотрены такие аспекты, как «государство для человека» и «человек для государства», а также равенство в свободе против «людей государевых». Описано будет и принципиально различное отношение к собственности в культуре правового и неправового типа.

Во второй части моего доклада будет рассмотрена связь правопонимания и типа правовой культуры с господствующими художественными и политическими воззрениями, а также с господствующим правопорядком в отношении прав собственности на примере основных поляризаций на протяжении трех веков.

Век восемнадцатый будет представлен английским и континентальным типами правопонимания середины столетия; Франция и Германия, в частности, здесь рассматриваются как практические выразители идей абсолютизма. Будут рассмотрены такие феномены массовой психологии того времени, как мифология «доброго короля» и богоданности власти. Описана будет и корресподирующая жанровая тенденция - фаворит, предатель и авантюрист как лирический герой эпохи, идеология «fais le bien». С точки зрения права в данной культуре государство и подданный выступают как личная собственность монарха; в качестве живых исторических примеров здесь выступают система откупов, произвольность и неограниченность налогообложения. Отмечена в особенности эфемерность всякой собственности за исключением монаршей, а также различные механизмы ее отъема и торговля подданными. Не останется без внимания и оправдание психологических и культурных оснований абсолютизма в писаниях континентальных просветителей и утопистов.

В противовес описанной выше картине, георгианская Англия будет рассмотрена как практическое воплощение идей Славной Революции и протестантской этики. Magna Charta и Habeas Corpus Act выступают здесь в качестве основы культурно-политической доминанты, а в жанровом искусстве предприниматель, финансист, рачительный сквайр играют роль типического протагониста. Особое внимание предполагается уделить такому специфически английскому феномену того времени, как широкое распространение политической и социальной сатиры в изобразительном искусстве. Соответственно, может быть отмечена и господствующее ощущение стабильности собственности, собственности как добродетели. С юридической же точки зрения эту эпоху уже характеризует тонкая классификация проприетарных прав, доктринальная рецепция римского права. Особое место занимают здесь Ост-Индская Компания и Компания Южных морей как примеры равенства в экономической свободе. Описаны будут также якобитская критика английского подхода и синкретический кельтский подход к проблемам публичной власти и собственности, что позволит парадоксальным образом трактовать Акт 1746 года о запрещении наследственного суда как меру вполне в континентальном духе.

Век девятнадцатый выступает, меж тем, как победное шествие классического либерализма, и двумя глобальными европейскими полисами выступают либеральные конституции против Российской Империи; заимствование в России западных культурных архетипов в эту эпоху хотя и активно, но претворение их в национальную литературную жизнь происходит на собственный лад. Столкновение с европейской культурой (1812 год и заграничные походы) затрагивает, во-первых, только изолированную элиту общества, а во-вторых, превосходно сочетается с внутренней верностью ее патриархально-абсолютистскому сознанию (программы декабристов, феномен поэтов Золотого века, воспевающих идеалы свободы и меж тем торгующих крепостными и т.д.). Отсюда и купец, «торгаш» как традиционный антагонист, феномен «лишнего человека» в литературе и так далее; идеализация народного общинного уклада совмещается с глубочайшим его незнанием (пример тому в живописи - Венецианов), до чрезвычайности популярен парадный портрет, жанровая живопись подвергается жестокой критике современниками (Федотов). Отношение к собственности в массе своей негативное, чему не в последнюю очередь способствует общинный уклад крестьянской жизни и праздность аристократии; процветает мифология «доброго царя», свобода же - «разбойная воля» (по меткому выражению В.А. Четвернина). То же и в праве - процесс кодификации в Европе, идущий в массе своей по образцу кодекса Наполеона, в Россию приходит в том или ином виде лишь после 1861 года, и краткий период стремления к правовой культуре (1861-1917) отмечен блистательным взлетом российской цивилистики.

Однако двадцатый век, с возникновением нового биполярного мира, где «звериный оскал капитализма» противопоставляется риторикой «социалистическому общежитию», доводит взаимосвязь правового и неправового типа культуры с развитием в том или ином обществе прав собственности до совершеннейшей очевидности. Предельный системоцентризм «социалистического мира», мифология «пролетарского героя», коммунизм как мировоззрение практически мистическое, практически религиозное - все это находит свое логическое завершение в феномене «социалистической собственности», а проще - в невозможности никакой иной собственности, помимо государственной, криминализации предпринимательства и какой бы то ни было возможности свободно удовлетворять свои нужды; повальной цензуре и редактуре подвергается и классика, в позднесоветский период «дозволенная литература» входит в очевидный конфликт с литературой высокой и запретной. Доводится до совершенства Эзопов язык невинной с виду крамолы. Западная же художественная традиция, подразделившись в свою очередь на коммерческое и экспериментальное искусство (которые позднее во многом сольются в один поток), не только не табуирует собственность, но и находит в ней эстетический объект, свободно анализируя природу предпринимательства и потребления и через то гармонично выходя в итоге из кризиса потребительской лихорадки (от Бегбедера и Эллиса - к дауншифтингу). Европа и США отшлифовывают концепции новых видов объектов собственности, и активно развивают как копирайт, так и - впоследствии - систему Creative Commons. Из противоборства экономических школ неоднократно триумфаторами выходят австрийцы, и именно консультации Милтона Фридмана оказываются востребованы в России после падения СССР, однако развить в Российской Федерации правовую культуру не удается и по сей день. Этатизм господствует не только в политической и экономической сфере, но и в сфере философии и искусства; и прогноз на ближайшее будущее в свете недавних событий вряд ли выглядит утешительным.

Выводы: господствующие культурно-политические архетипы, выражающие либо системоцентристскую, либо персоноцентристскую ориентацию общества, являются прямо правообразующим фактором. Право - больше чем законодательство, больше чем властный произвол и номинально заимствованные институты, и как таковое тесно сплетено с уровнем духовной свободы в обществе. Чем более развито неполитическое гражданское общество, тем лучше обстоит дело с развитием в нем прав собственности; и как текущая ситуация в политической и экономической жизни страны отражается в современном ей искусстве, так и господствующие архетипы формируют правосознание членов общества, а через то - и политико-правовую картину.